Россия никогда не была бедна ни на таланты, ни на коллективы, объединяющиеся вокруг идеологии. И если можно бесконечно спорить о том, произвела ли страна на свет хоть одного по-настоящему великого «обычного» джазового музыканта, то в отношении этнической импровизационной музыки этот спор не будет иметь смысла: кому же, как не России, его производить?
Слово «этнический» в последнее время, правда, постоянно встречается в самых разных контекстах. Оно стало своего рода «знаком качества»: то, о чём идёт речь, современно, прогрессивно и актуально, а потому и любой представитель «этнического» по определению на голову выше остальных. Но первопричины этой ситуации далеко не всегда в обычном витке моды. Во многих областях, и в первую очередь в музыке, далёкой от чистого шоу-бизнеса, этот подъём интереса к национальной тематике вызван долгой, кропотливой, осмысленной деятельностью музыкантов и организаторов, ведущейся порой несколько десятилетий.
Их деятельность может быть разной. Одна категория музыкантов целенаправленно скрещивает народный фольклор с джазом, рок-музыкой, внедряет его в симфонические формы, в эстраду. Таких, разумеется, большинство, и потому сегодня этническую музыку в России обычно сразу же классифицируют. Уже стали штампами «этно-джаз», «этно-рок», «этно-авангард», а в отдельных случаях начинает встречаться и отточенный термин «этно-фолк», рождённый в основном для концептуальной молодёжи не самого высокого интеллекта. И это даже не «масло масляное»: примерно для той же молодёжи создаётся, например, ещё и «арт-искусство».
Однако есть и вторая категория. Категория музыкантов, которых совершенно не интересует сама по себе идея скрещивания чего бы то ни было с чем бы то ни было. Это люди, которые любят и понимают фольклор как таковой. Которые, будучи людьми XXI века, не видят смысла в спасении и тем более реставрации канонического фольклора: они развивают его естественным образом, пропуская через призму собственных характеров, воззрений, идей и принципов. То, что получается, может быть названо разве что нейтральным термином «современная русская музыка» — лучшего пока не придумано. А когда у музыкального стиля нет устоявшегося названия — это верный признак того, что он ещё только создаётся, что мы наблюдаем процесс его становления, первые и потому наиболее смелые и радикальные шаги в выборе музыкантами нового пути.
Важно то, что заинтересоваться этой музыкой может ценитель практически любого стиля, если он не окончательно консервативен. Эта музыка, которую порой причисляют к пост-модерну, базируется не на использовании конкретных выразительных средств, а на выражении идеи. В данном случае — русской идеи. И хотя многие новаторы (например, Сергей Курёхин) о русской идее в музыке высказываются, мягко говоря, уничижительно, сами музыканты простыми и доступными образами заставляют как минимум отбросить всякий скепсис в её отношении: это ваш язык, говорят они, ваши мысли, ваша история, ваши персональные ценности — дом, семья, любовь, родина, работа — что угодно. Только выражено всё это в музыке.
Именно такой национальной идеи не было в том, что оформилось в отдельное направление в семидесятых годах XX века и получило нейтральное название «world music». Та концепция оказалась, пожалуй, слишком либеральной, позволив смешивать всё без исключения лишь ради поиска нового, создания свежих и эксклюзивных сочетаний инструментов, стилей, гармоний. Музыкантов, которым удалось элементарно не перебарщивать в «музыкальной политкорректности» и удерживаться при этом в высшем эшелоне, оказалось не так уж много. Чем удачнее и качественнее результат, тем выше вероятность того, что на самом деле не так уж много музыкальных пластов действительно задействовано, а тем более — связано в единое целое. У наиболее авторитетных представителей того, что по инерции ещё и сейчас называют world music, в творчестве безраздельно главенствует лишь одна национальная идея (как правило, разумеется, «своя, родная»), лишь в сравнительно небольшой степени оттенённая и украшенная тем, что создано другими народами. В качестве ярких примеров можно назвать навскидку индийского перкуссиониста Трилока Гурту и исполнителя на арабской лютне Раби Абу-Халиля. Про обоих язык не повернётся сказать, что они играют джаз или фольклор, оба сотрудничали с самыми разностилевыми лидерами мирового уровня — то есть налицо именно world music в классическом значении термина. И оба при всей широте музыкального кругозора однозначно привязаны в своём творчестве к национальному материалу, вне которого их музыка просто нежизнеспособна.
Любой российский музыкант, который творчески обращается к национальным корням и работает с этим материалом всерьёз (а не в качестве хобби), оказывается в двусмысленной позиции. Проигрышной — потому что ему приходится убеждать сограждан в достоинствах их собственной музыки, и выигрышной — потому что он идёт в самом что ни на есть авангарде, как ни парадоксально это звучит в отношении фольклора. Тех, чьи попытки по-современному обратиться к национальной музыке продолжаются более года-двух и стали сколько-то успешными и известными в национальном масштабе, не так много. Пожалуй, одним из самых громких имён «первой волны» можно считать гитариста Ивана Смирнова, чья история ухода из ансамбля «Арсенал» Алексея Козлова, перехода на акустическую гитару и создания собственной, действительно русской импровизационной музыки, достойна отдельной статьи. Специалисты рекомендуют отметить ещё имя композитора и мультиинструменталиста Андрея Мисина.
Но это — примеры одиночек, многие из которых и по сей день ищут новые пути едва ли не в самоизоляции от коллег. А кроме одиночек, сколь угодно известных и оригинальных, есть и ещё одна сила — движения, творческие объединения. История музыки знает случаи, когда именно такие альянсы, в которых состояли подчас люди с совершенно не «звёздными» именами, работали именно на создание направления, как бы «расчищали территорию»: музыканты с разной биографией, разными техническими и финансовыми возможностями и разными характерами помогали друг другу удержать на плаву главное — музыкальную идею, осилить которую иногда не под силу гению-одиночке. Вначале нового века, когда этническая музыкальная сцена России уже в какой-то степени сложилась и у неё были свои звёзды («звёзды» без всякой примеси иронии, так как у этой сцены нет и не может быть аналогов за пределами страны), дело дошло и до появления идеологического движения, получившего название «Этносфера». Сергей Филатов, автор этой идеи — джазовый пианист, способный плодотворно и качественно исполнять музыку разного плана; и, однако, именно русский национальный фольклор и национальные приёмы создания и исполнения музыки со временем стали для него основой творчества и главным предметом персонального интереса.
Как и любую простую и интуитивно понятную вещь, облечь концепцию «Этносферы» в четкие рамки формулировки сложно. Сам Филатов называет это «новым дыханием традиций»; оценивая его первые попытки создавать новый материал, знаменитый Эдуард Артемьев говорил: «это не стилистическая адаптация народного творчества в музыке профессионального композитора, а тончайшее проникновение и прочувствование изнутри духа и сущности нации… убедительное сочетание современной роковой и джазовой техники с ритмикой и энергетикой русского фольклора». Разговорить Филатова довольно трудно, он предпочитает разговаривать музыкой; однако движение ширится, его руководителя спрашивают о том, чего он хочет достичь с «Этносферой», и формулировки приходится находить. «Пробудить интерес к истокам русской музыкальной культуры и вдохнуть национальный мелос, ритмику и поэтику русского фольклора в музыку нашей современности — такова творческая миссия всех участников движения,— говорит Филатов,— «Этносфера» — это новый формат музыкальной жизни России».
Музыканты, которые участвуют в движении, подобно основателю не исполняют фольклор и уж тем более не исполняют world music, джаз или рок. Они эволюционируют. Единомышленники, объединившиеся в рамках общей идеи, отвергают и рассудочную реконструкцию русской музыки в традиционном виде, и бездумное внедрение национального колорита в откровенно коммерческие стили — будь то конъюнктурная поп-музыка, модные клубные направления или надоевший уже всему миру «matryoshka-style». То, что происходит — это естественный процесс обращения к национальным корням зрелых музыкантов, уже имеющих громадный опыт работы в джазе, рок-музыке, в симфонических и авангардных коллективах, испытавших в своё время и идеологическое давление далёких от искусства чиновников, и серьёзное влияние концепций ведущих музыкантов-импровизаторов Старого и Нового Света. Результатом оказывается широчайший спектр творческих идей, порой слабо связанных между собой по очевидным внешним признакам, но легко раскрывающих свою единую глубинную сущность перед любым вдумчивым слушателем.
Музыкантов, которые с первых же недель существования движения заявили ему о своей искренней поддержке, трудно назвать иначе как флагманами современной российской музыки. Среди них — прекрасно известные российской (да и не только российской) аудитории Сергей Старостин, Иван Смирнов, Аркадий Шилклопер, ансамбль «Сирин» Андрея Котова, Сергей Манукян, Вячеслав Горский, Роман Мирошниченко, дуэт «Белый Острог», Алексей Архиповский, Константин Серов. Их музыку крайне сложно назвать похожей. Что, например, до Манукяна, то его мало кто воспринимает иначе как «чистого» джазмена, а его опыты в области обращения к русскому национальному фольклору вообще впервые стали известны именно благодаря «Этносфере». И тем не менее — все эти люди находят общий язык. Сложно назвать похожими и их взгляды на то, что такое сама «Этносфера» — но они работают в движении год за годом, участвуют в совместных репетициях, готовят авторские программы, принимают участие в фестивалях, спорят, планируют, мечтают.
Регулярная деятельность движения началась с проведения в 2003 году фестиваля «Русские сессии», имевшего совершенно необычный для России формат. Десятки музыкальных коллективов собирались в концертном зале, в котором кроме них практически не было слушателей, и проводили там чуть ли не полные сутки, наблюдая за выступлениями друг друга, делясь опытом, просто общаясь — и всё это фиксировалось несколькими видеокамерами. Даже одна только профессиональная съёмка такого качественного уровня для столь впечатляющего состава артистов — само по себе достижение; однако со временем были проведены и «Сессии — 2004», и «Сессии — 2005», отснятый материал превратился в полноценную демо-программу и три концертных DVD. Среди поклонников движения стали появляться фигуры калибра Леонида Агутина, Дмитрия Маликова, Александра Розенбаума — что и говорить, люди совершенно не «фольклорные», но тем не менее свидетельствующие о выходе движения на определённый уровень известности.
Не забывая о специфике журнала, самое время спросить — а есть ли тут джаз? Пока речь идёт, по большому счёту, о новаторском, прогрессивном и оригинальном подходе, но подходе к национальному русскому фольклору. Однако это впечатление обманчиво. Джаза в том виде, в котором его привыкли воспринимать массы — говоря грубо, в виде мэйнстрима — в движении нет, не будет и не должно быть (дело доходит до того, что в «Этносфере» само слово «джаз» считается запретным). По сути, традиционный джаз — это и есть национальная музыка США, тогда как в «Этносфере» главный национальный пласт уже выбран. И вот реализуется он — импровизационными средствами. Достаточно привести в пример нашумевшее «Moscow Art Trio», где работают двое активных участников «Этносферы» — Аркадий Шилклопер и Сергей Старостин. В отношении этого коллектива нельзя сказать, что же он такое стилистически; но то, что его выступления восторженно принимает джазовая публика всего мира — неоспоримый факт.
Пожалуй, лучше всего «Этносфера» доказала свою импровизационную сущность даже не громкими «официальными» выступлениями, среди которых были, к слову, и сольные концерты её участников в Доме Правительства России, и участие движения в музыкальной программе Саммита G8, и сопровождение ежегодной встречи глав стран СНГ. В конце октября именно под маркой «Этносферы» прошёл 15-й джазовый фестиваль в Нижнем Новгороде, для местных организаторов которого неожиданный «этнический оттенок» этого года показался поначалу проблемным. Однако уже в процессе подготовки специальной фестивальной программы, в ходе которой на сцене пересекались в самых разных комбинациях самые разные составы, стало ясно, что традиционная для фестиваля публика не разочаруется. Руководитель ансамбля древнерусской духовной музыки «Сирин» Андрей Котов, выступивший художественным руководителем программы, дал исчерпывающий прогноз: «Программа будет убойная». Такой она и оказалась.
Нижегородский фестиваль стал чуть ли не первой ласточкой в деле обращения отечественных джазовых форумов к универсальному формату, в ходе которого на сцену выходят артисты, совершенно не стремящиеся считаться джазовыми, и становятся откровением для аудитории, которая стремится считаться именно джазовой. Сергей Старостин играл на гуслях (наш ответ Ануару Брахэму с его арабской лютней) и пел «частушки под язык» (наш ответ Бобби Макферрину с его умением заменять голосом всё что угодно). Алексей Архиповский играл на балалайке — и надо было видеть, как хрестоматийное ильфо-петровское «виртуоз-балалаечник» мгновенно перестало быть для слушателей абстрактным сатирическим штампом: перед ними был виртуоз в прямом смысле слова, способный заставить свой незаслуженно непопулярный инструмент звучать подобно целому оркестру. Ансамбль «Сирин» исполнял духовные песнопения, по первому впечатлению аранжированные жесточайшим образом и наглухо закрытые от инструментального сопровождения — и тем не менее в них обнаруживалась и база для импровизации, и место для инструменталистов, чьи акустическая гитара и фортепиано добавили в эту музыку ничуть не меньше, чем саксофон Яна Гарбарека в католические гимны вокального квартета Hilliard Ensemble.
Автор «Нижегородских новостей» Елена Тихомирова, оценивая прошедший фестиваль, удачно отметила если не естественность соединения, то как минимум полную непротиворечивость джазовой и фольклорной музыки: «Эти культуры имеют потенциальную предрасположенность к «тандему» через схожие черты: импровизационная природа, ритмический «нестандарт» (нерегулярность, прихотливость акцентов), мелодическая и ладовая свежесть». Это удачное замечание даёт ключ к пониманию того, почему многие идеологи «Этносферы» считают музыку движения совершенно свободной от существующих стилистических рамок: импровизация не есть эксклюзивная собственность джазовой музыки, и ритмический нестандарт ею тоже не запатентован. Да, именно здесь джаз и музыка «Этносферы» пересекаются, и пересекаются достаточно уверенно, чтобы джазовая аудитория устраивала «гуслярам и балалаечникам» настоящую овацию. Но музыка «Этносферы» пересекается и с множеством других стилей — разве что по другим признакам. А следовательно — либо должна подпадать под какое-то расхожее определение вроде уже упоминавшейся world music, либо считаться новым музыкальным языком или даже стилем.
Те, кому довелось слышать эту музыку, расхожими определениями не пользуются. Та же нижегородская пресса, на которой прошла своего рода «опытную эксплуатацию» новая программа «Этносферы», отмечает: «Фестиваль доказал, что направление, соединяющее фольклор с современным звучанием, очень перспективно. Выдающийся профессионализм музыкантов даёт надежду на сохранение традиционного фольклора как великой информационной базы предков и продолжение «живой» песенной традиции сегодня». Итак, всё-таки — направление.
Сегодняшняя «Этносфера», по сути, ещё только выходит на отечественное музыкальное поле. Идеология развития движения уже доказала свою состоятельность близкими по уровню «Джазовой провинцией» и «Мамакабо», фестивалем памяти Андрея Баранова (кстати, где-то именно посередине между каноническим джазовым фестивалем и мультистилистическим фестивалем «позитивной музыки» и находится «Этносфера»). Но у «Этносферы» уже есть не только идеология — есть история, есть тылы, есть последователи, есть, как принято говорить, материально-техническая база. Остаётся развиваться, давать концерты — и верить в то, что со временем, как выразился Александр Розенбаум, «Иван вспомнит свое родство».
