Двойственность духовного стиха как произведения устно-письменного и книжно-фольклорного отчетливо видна на всех языковых уровнях. Это смешение двух языков — русского и церковнославянского — от лексики до фонетики, это и смешение двух стилей (см., например, анализ Стиха о пьянице в [Соболева, 1987]). Однако это не простое смешение, но сплав, в котором выработаны свои нормы. Соотношение церковнославянских и русских элементов в различных стихах различно — от книжных стихов, написанных на славянском языке (таков, например, популярный в старообрядческой среде стих Стефана Яворского Взирай с прилежанием, тленный человече ), до фольклорного стиха о Егории Храбром, во многих вариантах которого как будто бы нет церковнославянизмов. Однако в любом тексте они встретятся — если не на уровне лексики, то на уровне морфологии или орфоэпии. В частности, в совершенно народном, былинном тексте стиха о Егории Храбром книжные церковнославянские элементы все-таки есть:
Георгий проговаривал,
Святый Храбрый проглаголивал:
Гой еси пастухи красные девицы!
Вы скажите, не утайтеся,
Которого вы сами города,
Которого отца-матери? [В. 107].
Здесь форма проглаголивал — от глаголити — славянского глагола, чрезвычайно употребительного в текстах духовных стихов. И здесь же типичная эпическая формула былин и баллад; ср. недавнюю запись баллады о братьях-разбойниках:
Ты каких-то земель, ты каких городов,
Ты какого отца, какой матери?
В том же стихе — типичные эпитеты, имеющие книжное происхождение: Змеиное стадо — лукавое, окаянное.
В большинстве стихов, бытующих в устной традиции, нередко соединенной в письменной, количество самых различных церковнославянских форм гораздо больше, чем в приведенном варианте стиха о Егории Храбром. Это, кроме полнозначных слов типа нерадение, брашны, зрак, свещи, пещь и т.п., множество грамматических слов — зело, вельми, токмо, аще, ниже; множество грамматических форм, например аористных и причастных, причем церковнославянские и русские формы могут сосуществовать рядом, например формы взирающе и поминаючи:
Расплачется, растоскуется
Душа грешная, беззаконная,
Взирающе на пресветлый рай,
На небесное царство вечное,
Поминаючи на вольном свету
Нерадиву жизнь непотребную.
Многие стихи существуют в книжном и народном вариантах, при этом содержание практически не меняется, различие заключается в языковых формах. Таковы варианты стиха об Иосифе Прекрасном; ср. приведенный отрывок плача Иосифа на могиле Рахили и — из другого варианта стиха — плач Иосифа во рву, куда его бросили братья. Здесь в отличие от первого фольклорного варианта мы видим обилие книжных форм, в частности глагольных:
Иосиф же в рове седя,
Слезы с рыданьями испущаше
И плачася глаголаше:
Разлучится от отца моего [В. 134].
Та же двойственность при исполнении стиха наблюдается на фонетическом уровне. Об этом писал Б.А. Успенский [1968], отметивший, что в духовных стихах, положенных на знаменный распев, не удерживается система литургического произношения, что объясняется тем, что пение духовных стихов не связано в сознании старообрядцев с ситуацией церковной службы. Так, при пении стихов не различаются е и Ъ, не произносятся редуцированные, оглушаются конечные согласные, сохраняется г фрикативное (g). Наши наблюдения над произношением текстов духовных стихов представителями разных старообрядческих согласий в основном подтверждают выводы Б.А. Успенского. Заметим, что сочетание норм литургического произношения и народно-песенной фонетики, свободный выбор между ними говорят о том, что исполнители духовных стихов сами воспринимают их как промежуточный, посреднический жанр. Исполнитель может произнести г взрывной и фрикативный в разных употреблениях одного и того же слова (например, грешный); в рядом стоящих глаголах в одном случае е перейдет в о под ударением после мягких согласных, в другом — нет (под влиянием рифмы):
В той книге прочел он, что тысячу лет
Как день един промелькнёт и пройдет.
В одном и том же стихе могут спеть горы высоких, но леса дремучие, великова князя, но славного Киева-града. В стихах может сосуществовать характерная для народных песен йотация (вставление йота между двумя гласными):
Нигде не будет вам да йуходу —
и наблюдаемая в литургическом произношении гилеркоррекция — отсутствие смягчения согласных не только перед е, но и перед Ъ:
Токмо тэбэ, владыка мой,
Известна тэбэ печаль моя.
И так же как на уровне лексики и грамматики, сочетание литургического и народно-песенного произношения может проявляться в любой пропорции — в зависимости от типа текста, языковых норм данного языкового коллектива и индивидуальных вкусов исполнителя.
Итак, если мы посмотрим на то, что народ обычно называет стихами, то при громадном разнообразии этого вида поэзии можем заметить некоторую совокупность признаков, которая объединяет все эти тексты. Это непосредственное или опосредованное книжное происхождение, это тенденция к бытованию в устной и письменной традиции, общие правила функционирования текстов, это двуязычность и двустильность, проявляющиеся на всех языковых уровнях. Эти черты, как ни странно, сближают духовный стих и заговор. Сближает их и сравнительно небольшая вариантность текстов — упругость к изменениям , по выражению Ф.И. Буслаева. Стабильность заговорного текста — необходимое условие его успешного применения, она поддерживается письменным инвариантом; стабильность духовного стиха, также поддерживаемая соответствующим письменным текстом, осознается как необходимость, потому что, как и в книжных литургических текстах, в них нельзя ни прибавить, ни убавить .
Перечисленные признаки связаны с историей духовного стиха и его бытованием. Главной же семантической характеристикой духовного стиха, объединяющей все его виды, является определенная ценностная ориентация. К этому вопросу мы еще вернемся — но уже во второй части работы.
